Мухамед Хахандуков по праву считается одним из лучших художников Карачаево-Черкесии. Он - постоянный участник республиканских, всероссийских и международных выставок, член Правления Союза художников КЧР, член Общественной палаты при Президенте КЧР. Его работы пользуются широкой известностью и регулярно приобретаются для постоянных эскпозиций российскими художественньми музеями. И вовсе не потому, что на его картинах часто гарцуют всадники, и прекрасные черкешенки идут по горной тропе за водой. Суть его творчества неуловима, как сама жизнь, хотя и явственно присутствует в каждом мазке. Может быть, дело здесь в особом мастерстве - в том, что краски на его полотнах светятся, а образы проникают в самое сердце. А возможно, потрясает глубина внутреннего мира художника, его безграничность, широкий разлив тем. Стили, направления, эпохи смешиваются на его палитре как краски. Реалистичные портреты и пейзажи соседствуют с социальными фантасмагориями, сочные голландские натюрморты - с пастельно-нежной лирикой. Многогранность творчества Мухамеда является отражением его личности - эмоциональной, отзывчивой и в то же время философски-мудрой. Он знает жизнь во всех ее проявлениях: ему знакомо острое счастье творчества и горький вкус выживания в мире, чуждом муз. Свой дом и мастерскую он построил своими руками. И, вопреки расхожему мнению о неряшливости художников, в мастерской царит необычайный порядок...
         Моя жизнь с самого детства протекала на этой улице. Я всегда жил в этом городе. В семьдесят пятом окончил худграф и работал в разных местах: оформлял стенды и витрины, изготовлял мебель, даже слесарем был. Вот эта мебель, кресла и стол, сделана по моим эскизам. Но, конечно, параллельно я всегда писал. В своем творчестве я использую разные мотивы. На меня оказывали влияние многие художники, я часто менял направление. Ну, и Пикассо в разные периоды разный. У меня был период увлечения Сальвадором Дали, и осталось множество далианских работ. Но это только период. Я не думаю, что надо писать всегда в одной "тональности". Иногда заходишь в выставочный зал и видишь: художник вдохновлен Пуссеном, и на полотнах ничего кроме Пуссена. Хотя я отчасти и завидую людям, которые выбрали что-то навеки и пишут в одном ключе - в этом есть своеобразная цельность. Но я другой. Поэтому я больше всего ценю персональные выставки. Творчество настолько хрупкая вещь, что на публику его выносить нужно очень грамотно и аккуратно. Лишь когда работы в экспозиции, они начинают светиться. Тогда возникает объемный эффект, и художник проявляется во всех своих гранях. По одной картине очень трудно понять, кем является и что хочет сказать автор.
        Меня вдохновляют национальные мотивы. Но по большому счету, это не столько внешний этнос, сколько этнический отпечаток в моем внутреннем мире. Я в этом смысле сильно отличаюсь от Пирасмани. Когда Пирасмани писал своих грузин, это были всегда очень яркие, с огромными усами и носами грузины. Мы с тех пор и грузин воспринимаем через призму Пирасмани. В моих картинах присутствует скорее ощущение, какими были или могли быть черкесы. Вот картина «Покой» мне нравится. Портрет дедушки, который был настоящим адыгом. Или эта старая женщина, с таким властным и одновременно добрым взглядом. Кинжалы, черкески - все это я воспринимаю как символы исчезнувшей цивилизации. Она ушла, и вместе с ней ушли какие-то великие, неповторимые вещи. Что-то настоящее, чего безумно жаль.
        Провинциальным художникам в каком-то плане повезло - мегаполис может быть очень агрессивным. Я же имею возможность работать не суетясь, потихоньку. Делаю свое дело, без всяких регалий и лишнего официоза. Если ты чего-то стоишь, это так или иначе проявится, известность придет сама собой. Но сейчас такое время. Бывает что человек еще ничего не создал, а уже бежит устраивать карьеру, кричит о себе на каждом углу. Мне московские журналисты говорят: расскажите о себе что-нибудь скандальное. Просто картин недостаточно, нужен пиар в форме скандала.
        Я считаю, что язык провинциального художника чище. Коллеги в столице кажутся порой такими зашоренными, замученными. За редким исключением, в Москве очень быстро теряют свою первозданность, уходят в приемчики, фактуру, становятся «художественными графоманами». Когда приезжает провинциальный художник с брызжущими красками разница в энергетике очень заметна.
        В каждой картине сквозит мировоззрение художника. Я раньше удивлялся, как это натюрморт может быть написан в манере соцреализма? Но теперь знаю точно: можно так написать, что будет ясна идеология. Никуда не денешься от себя.
        Я не настолько жесткий человек, чтобы придерживаться раз и навсегда избранного взгляда на мир, и это видно по моим картинам. Вот взять, например, Шилова. У него одна манера письма, одно направление. Он себя в нем нашел и не меняется. У меня в Кабардино-Балкарии есть друг-художник, который фанатично работает сутками, не ест мяса, и в своих художественных поисках дошел до каких-то первичных схем бытия. Он изначально был направлен на этот поиск и продолжает искать, раскладывая вселенную на элементы. Больше для него ничего не существует.
        Я не могу сказать одним словом, во что верю. Думаю, Космический дух всегда присутствует в картинах. Мы живем в Космосе, во Вселенной. Попытка объяснить этот дух в какой-то одной религиозной системе мне кажется нелепой. Христианство, мусульманство - это ведь одно и то же. А у адыгов вообще все намешано, нас нельзя воспринимать как изолированную культуру. Что определяет человека как черкеса? Эта философия своеобразна и не вписывается в наше время. Адыги в древности придерживались друистического учения и до сих пор используют в своей жизни языческие обряды. Потом они стали христианами от Византии, а мусульманство восприняли только частично. Адыги самодостаточны. А художник чувствует Первоисточник интуитивно, пытается поймать, зафиксировать какие-то моменты, и в этом заключено его мировоззрение.
        Как рождается замысел? Пути Господни неисповедимы! Есть некий поток энергии внутри, который откликается на какую-то идею, форму или образ. Почему Левитан плакал, попав в места своего «Золотого плеса»? Это было созвучно его душе. Вы идете по городу, и вдруг до вас доносится какой-то знакомый запах из детства. И сразу - поток ассоциаций, воспоминаний, эмоций. Почему такая связь именно с этим запахом?
        У нас, художников, одна беда: возник сиюминутный замысел, и ему сопутствует сильный всплеск энергии... Нужно его сразу же воплотить! Но какие-то дела, суета заставляют этот замысел откладывать на «потом». А потом - он истощается. В нем уже нет энергии. А жалко! Художник несет какой-то тяжелый крест. Иногда думаешь: ну, почему я должен мучиться? Можно ведь жить спокойно! Но терзает беспокойство, необходимость бежать к холсту. Конечно, это какие-то перекосы в психике... Никто не может сказать, почему это происходит. Почему художника не устраивает обычная жизнь? Ван Гог был для своего времени очень раскованным и цельным. Дядя находил ему выгодные заказы, и он сознательно шел по пути аскетизма и самоотречения. Как это объяснить умом или словами, я не знаю. Есть какие-то законы гармонии, которые художника заставляют искать; какая-то неутоленная жажда красоты или истины.
        Меня в свое время очень сильно «обтесали» учителя и мэтры. Мою первозданную творческую энергию загнали в такие глубины, откуда я ее извлечь уже не могу. И это трагично. Возможно, это развило какие-то другие мои качества - приспособительные и выживательные. Но навсегда утратилось нечто юношеское, неземное. Юношество - вообще трагичная пора. Эмоциональный порог очень низок. Когда твои братья по цеху тебя топят, критикуют, говорят: «Ты что, с Марса упал?», опускаются руки. Но в этом есть и хорошие стороны, я это понял с годами. Женщина, пережившая ленинградскую блокаду, однажды сказала: «После блокады я абсолютно все явления воспринимаю как нормальные». После бурной молодости, в свои пятьдесят я знаю, что так или иначе все проходит. Не так уж все это и трагично. Люди, которые боролись, прорывали стену непонимания, как ни странно, становятся с годами такими же жесткими, прессующими следующее поколение. Как Крамской, например, который вышел в знак протеста из Академии, а к старости стал очень консервативным и носил мундиры.
        Ван Гог мне близок, но у меня намного меньше фанатизма. Он горел. А я строил дом с мастерской, потому что иначе в нашей республике я бы мастерскую не получил. Путь, которым прошли люди до нас, несравним с нашими трудностями. Даже путь, который прошли черкесы, оказываясь порой на грани исчезновения. Если ты жив, значит, еще не выполнил своего предназначения.
        Есть известное изречение: «Не бойтесь совершенства, вам его не достичь». Один мой приятель в поисках золотого сечения перестал рисовать, начал чертить какие-то схемы, а потом стал шахматистом. Совершенство не имеет никаких границ, конечных критериев. А поиск гармонии и совершенства у человека - потребность. Я считаю, что мы - дети по сравнению с первобытным человеком и его наскальными рисунками. В его линиях есть первозданность. У него не было галереи готовых форм, он шел к совершенству прямым путем, настолько эмоционально мощно, что сейчас это невозможно представить. Но то, что человек первобытный делал незамутненным сознанием, современный человек создает с помощью всех форм, которые были до него. И через призму этих знаний ему нужно современным языком выразить то древнее, неизменное, первозданное чувство...
        Я не знаю конкретно, какую картину жизни хочу написать. К ночи мозг начинает выдавать какие-то фантастические образы, идеи... Это всегда что-то необъяснимое, глобальное, интересное. Чувствуешь даже запах и вкус. Страстно хочется это написать, но ночью обычно откладываешь на утро, а утром все замутняется, бледнеет. Что-то будто шепчет: «Да что ты суетишься? Так и ум за разум зайдет! Завтра сделаешь. Лучше сходи куда-нибудь с друзьями», и вот я иду с друзьями... а замысел ускользнул! Но я научился относиться к этому спокойно. Все придет в свое время...

НЕБО КУБАНИ №3 (39) / 2008